Лингвист Александр Кравецкий: «У церковнославянского языка очень странная судьба»

Грамота: В чем все-таки разница между древнерусским, старославянским и церковнославянским языками?

Александр Геннадьевич Кравецкий: Любая терминология условна, это часть общественного договора. Но есть некоторые устоявшиеся названия. Старославянский — это язык, на который в IX веке Кирилл и Мефодий перевели с греческого богослужебные тексты. А так как до нас не дошло то, что писали сами Кирилл и Мефодий и их ученики, то старославянский — это результат некоторой реконструкции. Сейчас вузовский курс старославянского представляет собой чисто лингвистическую дисциплину, которая изучает скорее форму языка, нежели содержание текстов. 

Позже кирилло-мефодиевские тексты приходят к другим славянским народам и адаптируются под их языковые особенности. До периода Нового времени высоким литературным языком славянских народов был церковнославянский в разных его версиях. При этом церковнославянский язык все-таки оставался наднациональным образованием.

Корпус книг, по которым православные славяне совершали богослужение, был практически общим. Носители разных диалектов воспринимали его как свой.

Итак, старославянский — реконструированная древность, затем появляются национальные изводы церковнославянского (иногда используются синонимы «древнеславянский», «древнесербский», «древнеболгарский» и т. д.). А позже, в эпоху существования национальных литературных языков, церковнославянский противопоставлен им как язык богослужения. В XVIII–XIX веках в России в результате реформы Петра создается гражданская азбука и начинает противопоставляться церковная и светская книжность. 

Был ли переход от церковнославянского языка к русскому при Петре болезненным?

А. К.: Я не слышал, чтобы против азбучной реформы были какие-то возражения. Собственно, она не ломала ничего привычного, в отличие от многих других петровских преобразований. Петр четко декларировал, что новая азбука нужна для государственных, естественно-научных и т. п. целей. Новый алфавит и языковые эксперименты происходили в рамках сферы, которой в России до этого просто не существовало.

В начале реформы у Петра была идея попробовать набирать реформированной азбукой и богослужебные книги. Но справщик Московского печатного двора Федор Поликарпов отговорил императора от этой затеи. Однако при Петре все же выходили молитвенники в новой орфографии — для солдат. Причем это было сделано в форме армейского приказа, а не традиционного молитвослова. А приказ воспринимался как акт государственный, а не церковный. Поэтому использование гражданских литер протеста не вызвало. 

Александр Кравецкий

Фото из личного архива

А вот когда дело дошло до изящной словесности, тогда возник вопрос, на что ориентироваться — на литературную традицию, которая была чисто церковнославянской, или… на что? На живые диалекты? Нет, это еще не эпоха романтизма, когда все хотели быть похожими на народ. Альтернативой церковнославянскому тогда скорее мог быть язык салона. Но салон говорил больше по-французски, чем по-русски. 

Вспомним спор Ломоносова с Тредиаковским и Сумароковым о стихосложении и о месте славянизмов в русском языке, а чуть позже — дискуссии карамзинистов¹ и шишковистов². В любом случае эта дискуссия касалась только художественной литературы, пусть и была очень резкой. Это не катаклизмы общенационального масштаба, а споры внутри узкого круга образованного сообщества.

Насколько отчетливым исторически было противопоставление церковнославянского и древнерусского? Известно, что существовали гибридные жанры, например житие.

А. К.: Если обратиться к представлениям того времени об иерархии текстов, они образуют некую пирамиду:

1) богослужебные и библейские книги;

2) более свободная по стилю житийная литература;

3) еще более свободная летопись, гражданские тексты;

4) бытовая письменность, наиболее ранним образцом которой являются берестяные грамоты. 

Берестяные грамоты писали люди, которые учились по церковным книгам, но при этом в них в большей степени фиксировалась устная речь, например, Новгорода. А обучение грамоте крестьян происходило по часословной части Псалтыри, то есть по славянским текстам. Массовым чтением крестьян была лубочная литература, которая могла быть сколь угодно фривольной по содержанию, но язык находился под сильным влиянием церковнославянского. Пушкинская Татьяна как раз читает лубочный сонник, написанный на этом гибридном языке. «Она по-русски плохо знала», «и выражалася с трудом на языке своем родном» — это про новый литературный язык.

Традиционное обучение грамоте с опорой на церковнославянский язык постепенно вытеснялось новой системой обучения чтению, ориентированной на русский литературный язык и гражданскую азбуку.

Но это происходило довольно медленно. Вплоть до большевистской кампании по ликвидации безграмотности русский литературный язык был социальным диалектом людей, получивших среднее или высшее образование.

После того как литературным языком стал русский, что происходило с церковнославянским? Можно ли говорить о том, что он развивался?

А. К.: Нельзя сказать, что церковнославянский совсем законсервировался. Но в отличие от латинского он не стал языком науки, что, естественно, сильно ограничило сферу его использования. 

Всегда создавались новые богослужебные тексты, но они были в значительной степени русифицированы. Это прежде всего молитвы и акафисты. Такие тексты могут читаться и без священника, они довольно просты. В храмах, где есть значимые святыни, часто появлялись молитвы, посвященные именно этим местам, чтобы такие книги покупали паломники.

При этом основные богослужебные книги, содержащие те тексты, которые используются в храмовом богослужении, хоть и исправлялись, но эпизодически. Оттуда по-тихому убирались «неблагозвучные» и, как бы мы сегодня сказали, «неполиткорректные» слова и выражения, которые могут людей шокировать: блядословие, жидовин и т. п. (абсолютно нормальные для церковнославянского).

В начале XX века была создана комиссия по исправлению богослужебных книг, которая попыталась приблизить церковнославянский язык того периода к русскому. Почему это произошло лишь в начале XX века? 

К этому времени русский литературный язык стал явно господствующим, а количество людей, осознававших разрыв между литературной традицией и церковной, оказалось достаточно большим. 

Комиссия исправила Постную и Цветную триодь — книги, которые содержат службы пасхального цикла. Возглавлял комиссию архиепископ (позднее патриарх) Сергий (Страгородский). Туда входил и ряд филологов-литургистов. Они пытались убрать грецизированные синтаксические конструкции, чтобы порядок слов примерно соответствовал русскому литературному языку. 

Также они убирали некоторые слова, которые под влиянием русского могли быть неправильно истолкованы. Например, у глагола гнать в славянском есть значение «следовать». В апостольском чтении есть такая фраза: Чадо Тимофее, гони правду, благочестие, веру, любовь, терпение, кротость. Здесь содержится призыв не гнать все перечисленные добродетели, а следовать им. Точно так же, например, воня, которое ассоциируется с неприятным запахом, заменяют на благовоние. При этом церковная печать практически не сообщала о работе этой комиссии, так как все боялись негативной реакции — как у нас сейчас ругаются на «кофе» в среднем роде. Комиссия издала две триоди, а потом началась революция.

Реформы русской орфографииКак Петр I и большевики с буквами воевалиВ советское время вплоть до окончания Второй мировой войны церковного книгоиздания у нас не было, поэтому и изменений в языке не могло быть. Но в конце 1970-х годов московская патриархия подготовила новое издание Миней. Это тексты, соответствующие дням церковного года. Объем нового издания превышал дореволюционное в три раза! Туда было включено огромное количество новых служб, взятых из самиздата и рукописей. Здесь много интересных и ни на что не похожих текстов, в том числе даже стихотворные рифмованные, что нехарактерно для церковнославянской традиции.

Кроме устаревшей и непонятной лексики, есть же еще проблема новых реалий?

А. К.: Вопрос о том, как обозначать новые реалии, встал в 1990-е годы в связи с канонизацией новомучеников, пострадавших от советской власти: ни слова «большевик», ни слова «чекист» в церковнославянском нет. На такие явные лексические заимствования авторы служб не пошли и предпочли использовать описательные конструкции. Но инноваций все равно здесь очень много. 

Мой любимый пример: Храмы Божия, яко овощныя хранилища, содеяша. С позиций современного русского языка эта фраза понимается так, что в храмах делали овощехранилища, что, как мы знаем, широко практиковалось. Но словосочетание овощное хранилище встречается несколько раз в славянском тексте Библии и имеет значение «убогая сторожка», с овощами никак не связанное: Положиша Иерусалим яко овощное хранилище. То есть цветущий город придет в запустение. Очевидно, автор службы новомученикам знал и библейское значение этого выражения, и современное. Оба варианта восприятия текста вполне возможны. 

Таких примеров «поэзии для себя» и литературной игры, которую не поймет никто из обычных прихожан, очень много в XIX, XX и XXI веках. В 1888 году к девятисотлетию князя Владимира издали службу, посвященную ему, и вставили туда переделанные фрагменты из «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона (XI век). Сложно представить, чтобы кто-нибудь отождествил эти фрагменты службы в храме на слух со «Словом». Я это знаю только потому, что изучаю архивы. 

Какие перспективы у церковнославянского как языка богослужения в России?

А. К.: Мы сохраняем довольно сложный и изысканный византийский чин, который всем прекрасен, только неисполним. Сама структура богослужебных книг предполагает, что служба должна вестись непрерывно в течение суток. Понятно, что сейчас это не так. Каждый день поминается очень большое количество святых, большинству из них посвящается служба. И если как положено использовать во время богослужения весь материал этого дня, то служба просто не уместится в сутки.

Следующая проблема — тексты не соответствуют реалиям современной жизни. Например, фактически уже давно нет института оглашения, то есть обучения тех, кто готовится к крещению, основам веры. А в богослужебных текстах есть призыв Оглашенные, изыдите!, напоминающий о древней практике, когда готовящиеся к крещению не могли присутствовать при совершении центральной части литургии.

Наконец, сама поэтика довольно сложна и предполагает развернутый комментарий, что создает высокий порог вхождения. К примеру, есть выражение камень горы нерукосечный, за которым стоит целый библейский сюжет, связанный с пророком Даниилом, когда камень оторвался от горы и упал на голову идолу. В православной традиции гора символизирует Богородицу, а камень — Христа. 

Это очень красиво, но наивно думать, что эта византийская поэтика будет понятна на русском или на другом современном языке. Это как хоровое пение стихов Хлебникова или Мандельштама.

За десятилетия церковной свободы никаких серьезных попыток поддержать сохранение церковнославянского языка не предпринималось. Речь не только о переводах. Это может быть обучение, раздача листочков, где будет параллельный текст на русском, бегущая строка на мониторе или в телефоне во время службы — вариантов очень много. Все это остается уделом энтузиастов. Честно говоря, я вообще не понимаю, зачем сейчас церкви нужен церковнославянский. А вот как научная проблема это исключительно интересно.

Насколько продвинулась наука в изучении церковнославянского?

А. К.: Выходят десятки книг на церковнославянском, но академического описания этого языка до сих пор нет. И обиходные тексты на славянском времен Карамзина и Шишкова тоже не описаны. На это есть исторические причины. Во-первых, когда возникла историческая славистика, она интересовалась древностями, которые могли бы дать материал для сравнительно-исторического языкознания. Во-вторых, в XX веке изучению церковнославянского помешали уже политические события.

У академического сообщества есть презрение к позднему этапу церковнославянского языка, точно так же, как у искусствоведов было некоторое презрение к позднему иконописанию. Иконами XIX–XX веков стали интересоваться только в последнее время. У нас нет грамматики, которая учитывает поздние тексты на церковнославянском. Да, есть учебники, но это не системное описание языка, а популярные пособия. В настоящее время благодаря компьютерным технологиям можно было бы взять корпус, сделать обратный словарь, а на его основе уже грамматику, но пока этого никто не сделал. А ведь это язык, оказавший колоссальное влияние на русский литературный язык.

У церковнославянского очень странная судьба. С одной стороны, для нашей культуры это уникальный случай, когда одни и те же тексты (с небольшими изменениями) используются на протяжении более тысячи лет. Даже петровская эпоха не прервала этой традиции. С другой стороны, сейчас этот язык использует в лучшем случае 2% населения страны. Это те же люди, которые знают содержание Библии.

В какой мере живо использование церковнославянского вне богослужебной сферы? Двое моих коллег с кафедры классической филологии МГУ пробовали общаться друг с другом на церковнославянском.

А. К.: Церковнославянский никогда не был предназначен для устного общения или научной дискуссии. При этом был жанр семинарского фольклора, например «Служба кабаку» XVII века. Также подобный фольклор использовал Лесков. Вячеслав Иванов написал «Повесть о Светомире царевиче», где есть большие фрагменты с использованием церковнославянского — текст немного в духе Толкина. Славянский используется в переводе «Улисса» Джойса, где на него переводятся староанглийские пассажи. Есть богослужебные фрагменты на славянском в «Имени Розы» Умберто Эко. Но в целом среди литературных текстов случаев не так много.

Стилизованный под славянский шрифт, чтобы подчеркнуть древность и церковность, используется в рекламе. Где-то это просто старая орфография, а где-то именно церковнославянский. Но в целом очевидно, что язык стремительно уходит. Лет 30 назад мне казалось, что есть возможность его сохранения, но сейчас нет. Хотя в очень искусственном и ограниченном виде он может еще просуществовать какое-то время.

Справка

Старославянским называют язык древнейших славянских письменных памятников. Его соотносят с языком кирилло-мефодиевских переводов, хотя сами рукописи времен Кирилла и Мефодия до нас не дошли. Мы имеем лишь более поздние списки.
Церковнославянский язык — это общее наименование тех национальных версий, которые возникли на основе старославянского. Можно говорить о церковнославянском языке русского, болгарского и других изводов. Церковнославянский как богослужебный язык используется вплоть до наших дней.
Древнерусский язык — общий язык восточных славян, из которого позже развились русский, украинский и белорусский языки. Информацию о древнерусском языке мы черпаем из памятников бытовой письменности, юридических текстов и т. д.